В космосе мы больше никому не нужны
Летчик-космонавт России Михаил Тюрин: От нашей космонавтики партнеры всё уже получили. И нас попросту не берут в будущее как ненужный балласт
4 ответа на вопрос, почему Россия теряет космос:
Могут ли партнеры по Международной космической станции (МКС) обойтись без России?
— Да. У нас сейчас нет ничего такого, чего бы не было у партнеров.
Можем ли мы обойтись без партнеров?
— Нет. Без американских систем связи мы даже хорошую фотографию в Центр управления полетами (ЦУП) передать не сможем.
Но, может быть, сейчас на МКС проводятся очень важные для нашей страны научные эксперименты?
— Почти не проводятся. В космос отправляют «лабораторные работы» для первокурсников.
Каким будет пилотируемый корабль, который придет на смену «Союзу»?
— Никто не знает. Но скорее всего, это будет гибрид асфальтоукладчика и болида «Формулы-1».
В 1998 году, накануне Дня космонавтики, давал интервью газете моего родного Физтеха «За науку», и редакция вынесла в заголовок услышанную мной фразу американского астронавта: «Без русских в космосе мы — ничто!». А сегодня я как журналист беру интервью у российского космонавта, а он произносит формулу, ровно противоположную по смыслу. Становится страшно: какой же большой путь мы прошли всего за десятилетие!
Там у соседа — пир горой,
И гость — солидный, налитой,
Ну а хозяйка — хвост трубой —
Идет к подвалам:
В замок врезаются ключи,
И вынимаются харчи;
И с тягой ладится в печи,
И с поддувалом.
А у меня — сплошные передряги:
То в огороде недород, то скот падет,
То печь чадит от нехорошей тяги,
А то щеку на сторону ведет.
Владимир Высоцкий
Собираемся ли мы летать?
— Михаил, сегодня я хочу поговорить о перспективах. Каково, на твой взгляд, ближайшее будущее российской космонавтики?
— Боюсь, это негативный сценарий. И если он с определенной вероятностью все же реализуется, последствия будут крайне тяжелыми.
— Тем более самое время взглянуть правде в глаза.
— Вот так, с места — в карьер? В таком случае я сразу оговорюсь на всякий случай. Правде в глаза мы можем смотреть только каждый со своей точки зрения. Другим в этом ракурсе что-то может показаться дискуссионным, что-то не вполне объективным. Но хотелось бы заметить, что моя позиция базируется на зрелой любви к своей работе, которая, в свою очередь, предполагает прежде всего жертвенность, терпение и — честность.
— Прогнозный сценарий — это описание связи свершившихся событий с возможными будущими. Может быть, негативные события, на которые, видимо, опирается твой сценарий, достаточно случайны?
— События, которые видятся нам случайными (чехарда с генеральными конструкторами в отрасли, непонятное распределение средств и т.п.), потому что мы не видим некоторые причинно-следственные связи, — на самом деле можно попытаться рассматривать как взаимосвязанные.
— Ну, давай для «моделирования» случайного (для тебя) выбора исходной точки нашего разговора я просто «ткну пальцем» в любую из проблем, которая сегодня волнует специалистов в отрасли. Пожалуйста — как обстоит дело с задачей создания нового пилотируемого корабля, который должен прийти на смену «Союзу»?
— Дают задание проектировать космический корабль вне всякой концепции. Формулировка: «Делаем корабль, чтобы лететь на станцию, чтобы потом лететь на Луну, чтобы потом лететь на Марс» — вызывает, по меньшей мере, удивление. Не бывает так, чтобы одна и та же машина и асфальтоукладчиком работала, и в гонке «Формулы-1» участвовала. А нам предлагается именно это.
Проектанты говорят: надо садиться только на двигателях, то есть без парашюта. А почему? Потому что только так правильно, а не иначе. Другие же не соглашаются: нет, прогрессивно садиться только по-самолетному. И перечисляют преимущества, но все — исключительно с точки зрения техники посадки. А то, что резервных аэродромов надо всюду понастроить, а на них еще снег чистить, не учитывается. Ладно, говорят, давайте тогда арендовать военные и коммерческие аэродромы. А сколько это будет стоить? Владелец аэродрома скажет: я за три часа до вашей посадки должен перестать принимать рейсовые самолеты — оплатите издержки. Нет уж, лучше по старинке на парашютах приземляться.
И все совещания по этому поводу сводятся к пустой перебранке нетехнического характера. Никакая сторона не может привести целостную аргументацию, которая естественным образом сложилась бы при наличии системности.
Почему-то утверждают: корабль надо делать на экипаж из шести человек. Почему именно шесть, а не семь и не пять? Ответа нет. Даже в домашнем хозяйстве такой подход не встречается: «Давай пригласим в гости шесть человек?» — «Почему шесть?» — «А просто так!» Всегда есть какая-то причина: либо за столом больше не умещается, либо закуски не хватает. А скорее всего, приглашаете тех, кого хотите видеть, при заданных ограничениях. Такое ощущение, что в новом космическом корабле никто летать и не собирается. Главное — «выбить» деньги.
— Да, есть цели реальные и псевдоцели. Стремление к псевдоцели («выбить» деньги) часто оправдывают желанием получить средства для достижения цели реальной. Но в наше время псевдоцели полностью вытесняют реальные…
— Космическая отрасль должна быть настроена на достижение реальных целей, причем целью не должны быть деньги. В торговле, в коммерции — да, целью оказываются деньги. А в космонавтике целью должен быть прогресс. Тогда появятся заказчики, и деньги придут. А у нас — сначала заработать, а потом видно будет. Это совершенно неправильный, катастрофически ошибочный подход.
— Хотели капитализм — получили капитализм. Теперь, пока период дикого капитализма не завершится, так и будет. А за это время в космонавтике мы отстанем навсегда, то есть потеряем ее, сами превратимся в заказчиков.
— Не думаю, что дело в общественно-экономической формации. На протяжении всей истории, со всеми ее формациями, стихи сочинялись, музыка писалась, научные открытия делались. Включая периоды дикого капитализма. Дело в отсутствии системности, внутренних противоречиях, несоответствии реальным условиям.
В будущее нас не берут
— Итак, в проектировании новых космических кораблей системности нет. Но, может быть, сейчас на МКС проводятся очень важные для нашей страны научные эксперименты, которые составят славу наших ученых и обернутся Нобелевскими премиями?
— И здесь не лучшим образом поставлено дело из-за отсутствия централизованного обеспечения.
— Как же так? Есть федеральная программа. Есть научно-технический совет. В нем специализированные секции работают, эксперты отбирают научные эксперименты на борт…
— И тем не менее очень много попадается таких, которые попросту, что называется, притянуты за уши. Или представляют собой элементарную имитацию бурной деятельности. А если что-то научное и встречается, часто оно того не стоит, чтобы огромные деньги тратить и в космос отправлять.
Вот попалось мне задание на один космический эксперимент. Читаю и глазам своим не верю: «Целью эксперимента является измерение вольт-амперной характеристики прибора такого-то». Для людей с техническим образованием, это как дважды два, это лабораторная работа для первокурсника. Зачем же ее в космос? И сколько стоит такая лабораторка?
Или другой пример. По программе надо было мне проводить медико-биологический эксперимент — изучение динамических возможностей мышечного аппарата. Такое устройство, вроде силового тренажера. И нагрузка очень приличная. Тело чужое, спина болит. После нескольких циклов я говорю методисту: «Слушай, не могу больше, больно». А он: «Потерпи. Надо. До тебя пятнадцать лет этот эксперимент космонавты проводили, и ни у кого проблем не было». Ну, просто слов нет! Это что за научный подход такой, который не позволяет на основании пятнадцатилетней статистики сделать необходимые выводы? Что за методика такая, которая способна сделать летающего космонавта нетрудоспособным? (Кстати, на этом эксперименте перед полетом Володя Дежуров мышцу себе порвал.)
А причина — та же. Сидит в лаборатории ученый и заказывает вновь и вновь один и тот же эксперимент. И некому сказать ему: «Угомонись. Хватит!». Другого полюса, противовеса нет, потому что вся система давно рассогласована.
— А можно назвать хороший пример научного эксперимента на борту станции?
— Конечно. Российско-германский эксперимент «Плазменный кристалл», который ставят Объединенный институт высоких температур Российской академии наук и немецкий Институт внеземной физики общества Макса Планка. Здесь фундаментальная наука в чистом виде. Люди ищут пути к новым открытиям.
— Но этот эксперимент еще со станции «Мир» тянется. И все экспедиции на МКС им занимаются. Тридцать российских космонавтов уже стали его участниками. Можно сказать, самый героический эксперимент эпохи: ни один исследовательский институт не может похвастать таким количеством Героев России, работающих лаборантами. Правда, лаборантам приходится трудиться в непростых условиях, в космосе. Но все равно по сравнению с постановщиками эксперимента они всего лишь лаборанты. И чем дольше проводится «Плазменный кристалл», тем менее он эффективен по критерию приращения знания на единицу затраченного ресурса. А космические эксперименты влетают в копеечку.
— Действительно, с точки зрения классической методологии всякий научный эксперимент должен иметь начало и конец и сводиться к проверке некоей гипотезы или теории. Эксперимент должен продемонстрировать либо их истинность, либо ошибочность. «Плазменный кристалл» же направлен на наработку материалов для дальнейшего осмысления.
Главное для меня в этом эксперименте другое: те, кто его ставит и проводит, работают на науку, а не на гранты, звания и должности.
Но эксперимент «Плазменный кристалл» оказывается модельным и в другом смысле. Когда он начинался, у нас были теоретики и станция, у немцев — экспериментальная база и деньги. Мы были нужны друг другу. Потом они постепенно перетянули к себе теоретиков, сделали «Колумбус», европейский модуль МКС. И, по большому счету, мы уже не нужны.
То же самое произойдет и с нашей космонавтикой!
Мы достаточно долго обслуживали нужды программы МКС, а ресурсов на развитие собственной космической программы не выделяли. При этом много говорили: «Какие мы молодцы! На нас МКС держится! Без нас в космосе никуда…». Нам вежливо поддакивали, кивали и делали свое дело: учились, строили свои космические корабли, развивали на борту науку. Мы не задумывались и не развивали новое. И вот это новое пришло из других стран. А у нас — ничего!
Совсем скоро российская космонавтика будет никому не нужна. От нашей космонавтики партнеры всё уже получили. Теперь нас можно и оттереть в сторону. Сейчас все уже имеют опыт работы на космической станции. И нас попросту не берут в будущее как ненужный балласт.
— На это обычно можно услышать: «Ну, и пожалуйста. Есть такая команда «Крюки откр.», отстыкуемся и будем летать самостоятельно».
— На мой взгляд, это низкопробная спекуляция. Да, можем и отстыковаться. Но тут же станет ясно, что мы ограничены по управлению, потому что нет уже американских гиродинов (силовые гироскопы), по энергетике просядем, ибо не будет поддержки от американских солнечных батарей. С рабочими объемами проблема — нет свободного места. Для связи остается только диапазон УКВ, мы же сейчас американскими системами пользуемся. Большие объемы данных на Землю уже передать нельзя. Даже хорошую фотографию «сбросить» в ЦУП затруднительно. Разве что файл со страничкой текста. Придется диски с данными на кораблях возить туда-обратно с запаздыванием до полугода. Впрочем, науки нашей все равно на борту нет. Следовательно, и делать-то там нечего. Ну, и кому такая станция нужна?
— То есть сначала партнеры действительно зависели от нас, а сейчас наоборот — мы от партнеров?
— Да. Предположим, в какой-то момент США ограничат возможности — свои и партнеров. Скажут: все, мы сворачиваемся. Немедленно придется свернуть и российский сегмент. А с учетом критического состояния и ракетно-космической корпорации «Энергия» (РКК «Энергия»), и Центра подготовки космонавтов, все это немедленно приведет к полному коллапсу отечественной пилотируемой космонавтики.
И это может случиться в любой момент, начиная с завтрашнего дня. От такого сценария мы ничем не защищены. Любой набор случайностей приведет нас к краху. Ресурс МКС рассчитан до 2015 года. В 2010 году американские шаттлы ставятся на прикол и больше летать не будут. Представим, что завтра один из американских шаттлов прямо на земле получил серьезное повреждение, во время грозы, например. Американцы скажут: форс-мажор. Оставшимися шаттлами завершать программу проблематично и дорого, конгресс не дает согласия, и мы выходим из программы. Но это будет означать и конец российской пилотируемой космонавтики, если, конечно, не возвращаться к автономным полетам на «Союзах», как это было в 1970-х годах прошлого века.
Все это произойдет так или иначе, даже если мы продлим (на бумаге) ресурс нашего сегмента станции еще на пять лет. Проблема даже не в том, как именно и как скоро это произойдет. Важно осознать, что нам нечего пока этому противопоставить.
Может быть, я сгущаю краски и все не так страшно. Но, предположим, динамика будет такова, что отрасль начнет разваливаться. Тому есть предпосылки: многое не отвечает современным ожиданиям — и корабль, и подходы, и атмосфера.
Куда ни обратись, получишь сколько угодно объяснений, почему этого сделать нельзя. Это общий настрой. А ведь мы еще помним ровно противоположные настроения. Как только рождалась идея, сразу доказывали, почему «это сделать можно». Причем те же самые люди. Я лично помню.
Вот пример. Когда я готовился в 14-ю экспедицию на Международную космическую станцию, то обнаружил ошибку в бортдокументации, которую просил исправить еще перед моей предыдущей, 3-й экспедицией. И всего-то там было дел — строчку поправить. Ну, что-то вроде вместо «Тумблер в положение В4» поставить «Тумблер в положение В5». И вот прошли годы. Несколько экипажей проделывали эту процедуру по карандашной правке, сделанной в бортовой книге от руки. В документацию исправление так и не внесли… Спрашиваю у начальника отдела, который за бортдокументацию отвечает. Его ответ меня потряс. Я ожидал чего угодно: мол, этого нельзя делать, потому что чревато нештатной ситуацией. Или попросту кто-то из специалистов против. Но ответ был для меня совершенно неожиданным: «Ты знаешь, никто ничего не хочет делать. И я как начальник ничего не могу добиться».
— Все же не «никто», но очень многие. Где-то остаются ниши, укрывшие заинтересованных, работающих людей.
— Конечно. Но многие работают ради процесса, а не результата.
— Да это целое философское направление. Согласно ему, где борьба, преодоление трудностей, там настоящая жизнь. Это ведь очень по-русски: сначала создать себе трудности, потом героически их преодолевать.
— А на самом деле, это следствие подмены целей. И борьбой здесь даже не пахнет. Помнишь, Николай Бударин садился в БС (баллистический спуск). Собирают совещание. Вопрос: почему экипаж долго искали? Докладывают: можем сделать требуемую систему, но для этого необходимо пять лет и столько-то денег. Тут космонавт Павел Виноградов берет слово: «Зачем так сложно. Зайдите в ближайший магазин и купите спутниковый телефон».
Наша отрасль настолько переполнена противоречиями, вызванными полным несоответствием реальным условиям, что механизм самосохранения работает вычурно, с подменой понятий. Вот и получается, чтобы сохранить устойчивость, лучше ни за что не браться. Тогда все будет спокойно, хорошо и понятно.
— Но это не устойчивость, это — застой.
— Не исключено, это общая тенденция, навязываемая нам (не только в космонавтике) извне. Не жесткими ультиматумами, а мягкими коррекциями, направляющими процесс в нужное русло.
— Я не сторонник теории заговоров. Мне кажется, проблема в запредельном нарастании энтропии внутри самой системы.
— Вероятно. Но тем не менее негативные варианты возможных сценариев могут реализоваться существенно раньше, чем мы думаем. Это только кажется, что 2015 год далеко. К нему уже сейчас надо готовиться. И пора уже озаботиться всем комплексом проблем.
Нет идеи
— А удастся озаботиться? Есть ли у нашей космической отрасли способность к авторефлексии? Иначе говоря, умеет ли она всматриваться в себя, например, с помощью отраслевой науки, которая должна анализировать положение дел, «состояние здоровья» космонавтики, тенденции?
— Для этого нужна генеральная, системная, стержневая идея. Как ствол у дерева, из которого растут ветки, а на них листья. Только при наличии такой идеи можно выработать набор критериев для самооценки и принятия решения: на что потратить деньги, кого назначить… И даже не самое главное — правильна, истинна ли идея или нет. Даже если она не верна, система все равно работает. Не лучшим образом, но функционирует. Если же такой идеи нет, то легко возникают условия для действий, которые быстро приводят к подмене понятий и имитации деятельности. По-видимому, это у нас и произошло.
В советское время, в 1960—1970-х годах такой стержень существовал. Но условия менялись, а адекватных реакций не последовало. Постепенно была утрачена способность к авторефлексии отрасли. И более того, нарушились механизмы обратной связи, самокорректировки. Они могут работать, только когда есть целостность и стержневая идея.
Приведу мелкий пример. Но в таких мелочах как раз наглядно видна суть проблемы. Вот летаю я на МКС. А на станции много хлама накапливается. И вот нахожу прямо под центральным постом железный ящик, который сразу узнал. В предыдущем полете, за несколько лет до того, я с этим прибором эксперимент проводил, который и был завершен. А сейчас этот никому не нужный корпус от прибора просто валяется. Спрашиваю Землю: можно выкинуть? Ну, то есть в грузовик его, и пусть сгорит в атмосфере. И что ты думаешь? Полтора месяца думали. Потом говорят: «Наверное, можно». Заметь, неуверенно говорят — «наверное». А если бы была система, через полчаса получил бы ясный ответ.
Так и с крупными проблемами нашей космонавтики. Впечатление такое, что не существует никакой интегрирующей идеологии.
— И народ это чувствует, потому и работает с прохладцей…
— Или другая нелепая ситуация. Демонтировали мы беговую дорожку для ремонта, и открылся доступ в зону, куда ниоткуда больше не попадешь. Я залез, вижу там большое количество поглотительных патронов для системы очистки атмосферы. Давайте, сообщаю на Землю, пока ремонт, я их вытащу оттуда. А то когда «дорогу» поставят, до них не добраться. Отвечают: «Нет, не надо».
Вообще-то, в патроны эти заложен определенный ресурс. Есть методики расчета, сколько их потребуется. Их уже в три раза больше, чем нужно. А кто-то дает указание об их доставке туда еще и еще. И никто не может этому воспрепятствовать. Один человек решает, сам по себе. Нет противовеса. Абсурд!
Любимый вопрос русской интеллигенции
— Сейчас я задам один из самых любимых вопросов русской интеллигенции: что делать? Можем ли мы переломить ситуацию? Что для этого надо?
— Должна появиться стержневая идея как минимум, одна ключевая технология, и главное — не утерять кадры, которые кое-где еще сохранились. Нельзя дать им потонуть в этой трясине.
— Вот об этом и поговорим. Начнем с главного — люди.
— В первую очередь надо сохранить людей, обладающих квалификацией, опытом.
— Да и молодых надо заинтересовать и готовить. Ведь знания и опыт старых мастеров невозможно передать через учебники и старые чертежи. Только из головы в голову, из рук в руки, причем на реальном деле.
— Именно так. Конечно, многие легко адаптируются к сложившейся системе, спокойно, без лишних треволнений поработают на нее и дождутся пенсии. Но и так, как мы сегодня беседуем, многие думают. И этих людей, которым не все равно, надо сохранить. Они — носители уникальных технических идей. Из них можно было бы вырастить иную структуру, которая впоследствии придет вместо увядающей. И к ней подтягивать все больше и больше молодых специалистов.
— То есть нужна конкуренция? А ее и нет.
— Не только конкуренция. Произошло какое-то нарушение общих принципов взаимодействия. У одного есть идея, у другого — технологии, у третьего — деньги. Один — заказчик (может, у него у самого есть деньги), другой — исполнитель. А когда сам себе заказываешь космический корабль, сам себе пишешь замечания, сам у себя осуществляешь приемку готового изделия, да еще и сам себе платишь, частично не из своего кармана (как ты понимаешь, я говорю об РКК «Энергия»). Как это назвать?
Раньше об этом сильно не задумывались, потому что когда-то такая форма организации дела оказывалась результативной.
Кроме того, сегодня возникает множество экономических отделов, департаментов, всяких дополнительных подразделений, не производящих космические корабли. Почему-то раньше обходились без них. Несколько толковых работников отлично справлялись. РКК «Энергии» совершенно необходимо видоизмениться. Генеральный конструктор должен быть носителем идеи. А толковых идей все нет и нет!
— Нужны подсказчики идей для надсистемы. А кто может выступить в такой роли? Только авторитет (даже страшно произносить это слово, потому что в наших современных реалиях его основное значение отнесено к криминальному миру). Всех, кто имеет авторитет в области космонавтики, уволили и сказали: теперь будем реализовывать идеи тех, кто моложе сорока лет, желательно менеджеров. Идеи-то, может, у них и есть, да авторитета не хватает, потому что по приказу его не приобретешь, только многими годами работы. А среди менеджеров людей с инженерным образованием раз, два — и обчелся. Когда какой-нибудь финансовый «гений» представляет себе космический корабль как решение школьной задачи: «Финансовый поток вливается в «бассейн» с кораблем, но часть оттуда выливается в карман» — он не менеджер, а манагер. И его корабль, действительно, не предназначен для полетов в космос… Ладно. Перейдем к идеям. Какими качествами, по-твоему, должна обладать стержневая идея для космической отрасли сегодня?
— Масштабность и востребованность.
— Наверное, еще и потенциальная реализуемость?
— Да, конечно. У нас маловато сил. Поэтому с учетом имеющихся ограничений надо поставить целью сделать то, что не могут другие. При этом надо, чтобы идея оказалась привлекательной по нескольким критериям. Оглянемся назад, в историю. Большая часть прорывных открытий была сделана при финансовой поддержке тогдашнего бизнеса, причем финансировалась не идея открытия как таковая, а некая коммерческая программа, впоследствии оказавшаяся не более чем сопутствующей. Так у англичан получилось с чайным клипером. Надо было товарооборот наращивать — построили суда с прекрасными обводами, придумали лавировочное вооружение — косые паруса. Корабли стали «летать» по океану, произошел качественный скачок в мореплавании. Так и у Колумба получилось с Америкой, это все знают, деньги-то он получил на доставку перца из Индии. Нечто подобное произошло позднее с ракетостроением и космонавтикой.
Потребовалось атомную бомбу в другое полушарие Земли доставить — получились ракета, спутник и космический корабль. И все это сегодня работает в мирных целях. А было и наоборот. Логика подсказывает и такое предположение: вероятно, многие красивые идеи так и не нашли своего воплощения, поскольку своевременно не возникло возможности привлечь средства.
Поэтому требуется совпадение интереса, например выгоды, и реализации человеческих культурных потребностей.
— Может ли такой стержневой идеей стать Марс? Некоторые предлагают провозгласить полет на эту планету чуть ли не национальной идеей. С мировоззренческой точки зрения задача, безусловно, достойная и интересная. Но мне кажется, что в стране, где учителя, врачи, работники сферы культуры получают позорно мало, выделять гигантские средства на полет к Марсу через двадцать лет — просто безнравственно. Тем более что за это время, как говаривал Ходжа Насреддин, либо эмир уйдет в отставку, либо инициатор проекта — в иной мир, и разбираться, куда делись деньги, будут совсем другие люди, которым останется только поминать наше поколение тихим незлым словом.
— Давай опять с семьей проведем аналогию. Для семьи среднего достатка ставить себе задачу постройки виллы в Испании не гармонично.
— Какое хорошее объяснение! «Гармония» — это греческое слово, означает соразмерность.
— Да, вилла в Испании несоразмерна доходам семьи. Она может пожертвовать всем и достигнуть искомого результата. Но ущерб для семьи будет слишком велик. Начнут плохо питаться, болеть. Дети не получат хорошего образования.
Так и с Марсом. Можно провозгласить задачу полета на Марс и даже работать над проектом, но не надо забывать, что достижение этой цели может оказаться разрушительным для других важных областей жизни людей.
— Однако полет на Марс может быть международным проектом, в который участники вложат то, чем богаты. Беда в том, что раньше мы владели передовыми технологиями, сегодня они устарели, а новых мы не производим. Поэтому нас и на Марс никто не возьмет. Что же надо сделать, чтобы вновь стать нужными?
— Создать какую-нибудь ключевую технологию.
— Думаешь, поможет? Приведу пример. Шесть лет назад я был в США на конференции, где обсуждался лазерный старт в космос. Для корабля даже специальное название придумали: Lightcraft — световой корабль по аналогии со Spacecraft — космический корабль. При этом по расчетам и результатам моделирования соотношение выводимой полезной нагрузки к стартовой массе увеличивается с нынешних 3–4% до 30–40. Соответственно, стоимость выведения на орбиту существенно уменьшается. Представляешь, какой сектор рынка космических услуг отхватит тот, кто первый овладеет этой технологией? И каковы будут доходы?
Один из докладчиков сказал: «Ребята, кончайте спорить о корабле, у русских есть надежный «Союз», мы его немного переделаем и готово! Давайте лучше сосредоточимся на выведении корабля на орбиту, на мощном лазере». Приезжаю в Москву, иду к людям, наделенным полномочиями, рассказываю. Они мне: «Да брось ты! У нас столько баллистических ракет на дежурстве стоит, у которых ресурс заканчивается. Нам все равно их отстреливать, так что мы задешево спутники выводим, да еще деньги зарабатываем». Вот тебе и ключевая технология! Кстати, я (хотя это не моя компетенция) инициировал нашу российскую кооперацию из нескольких предприятий космического профиля и ведущего института Академии наук. Начали работать над проектом, который назвали «Импульсар». Вскоре руководителей предприятий сняли. Не исключено, конечно, и совпадение…
— Может быть, по-своему люди из организационной структуры нашей космонавтики правы. Они руководствуются иной логикой.
— Но над ней еще более высокая структура, и тоже со своей логикой.
— Правильно. «Логик» много. Потому и нет единственно правильного решения.
— Получается, построили вертикаль из разных логик. Раньше министром становился человек, который и начальником цеха поработал, и предприятием руководил, и всеми этими логиками прекрасно владел. Что же теперь требуется сделать — привести всех к единой логике или построить механизм сопряжения логик?
— Прежде всего следует уточнить: все, о чем мы говорим, касается не только космонавтики. Нечто похожее происходит и в других отраслях. Все они создавались в других условиях. Но жизнь изменилась, и отрасли перестали соответствовать реалиям.
— То есть надо менять структуру?
— Наверное, надо. Но структуру придется менять довольно сильно. И нельзя делать это, не остановив конвейер. Два дела вместе хорошо не сделаешь. Мы же не планируем одновременно побелку потолка и свадьбу на один и тот же день в одном и том же помещении. Гости парадные костюмы запачкали, в салат штукатурка упала…
— «Потом поймали жениха и долго били…» — как в песне у Высоцкого. Знаешь, такая цепочка ассоциаций: ты сказал про свадьбу, я вспомнил песню Высоцкого, а потом подумал, что другие строчки из нее настолько точно отражают обсуждаемую ситуацию, что я, пожалуй, вынесу их в эпиграф к интервью: «А у меня сплошные передряги…». Но вернемся к конвейеру. Вот в Центре подготовки космонавтов конвейер — подготовку международных экипажей на МКС остановить было нельзя, а реформу уже пятый год проводят. Результаты грустные.
— Да, мы теряем опытные кадры. Инструкторов готовят наспех. Бывает, они знают меньше космонавта, уже летавшего в космос. Во всяком случае, целостного представления о космическом полете у новых инструкторов нет.
— Образ полета?
— Даже не образ, а просто связную последовательность событий. Когда мы садимся в электричку, предварительно убеждаемся, что она идет в нужном нам направлении, что останавливается на нашей станции, что билет в кармане. А уж потом можно войти в вагон и почитать книжку 20 минут.
Так и в космическом полете. Нужно понимать, что если тормозной импульс отработан, то на Землю упадешь, и надо выбрать режим спуска. А теперь учат упрощенно: если загорится эта лампочка, нажми ту кнопочку. Вот что я имею в виду, когда говорю, что целостного представления о полете не дают.
— Ну, старики-то наши, мэтры, дают.
— Они — да. Я про новых. Инструктора, который меня готовил, многому учил я.
— И слава богу, теперь он, в свою очередь, сможет лучше научить молодого космонавта.
Понять, как мыслит правительство
— Михаил, когда, по-твоему, была пройдена критическая точка, после которой кризис нашей космонавтики стал неизбежен? Я спрашиваю потому, что есть соблазн назвать дату распада Советского Союза. Но, думаю, это было бы упрощением. После 1991 года российская космонавтика выживала и выжила.
— Я отвечу, хотя полной уверенности у меня нет. Идет общий, закономерный, объективный, глобальный процесс. На всех уровнях оказались люди, не соответствующие масштабам задач.
Возьмите Н.С. Хрущева — не ахти какой мыслитель, но цели по масштабу ставил достойные. (Правда, добивался их достаточно уродливыми средствами, но это другой вопрос.) Он не боялся масштабно думать. А потом масштабы стали как-то съеживаться.
— Интересная мысль! То есть происходит уменьшение масштабов на всех уровнях. Масштабов притязаний, масштабов целей, масштабов задач, масштабов личностей. Космическая отрасль становится фракталом, самоподобным объектом. Так, веточка со своими собственными ответвлениями выглядит примерно, как и все дерево, если разглядывать их отдельно. А поставь рядом — масштабы-то разные!
— Да, проблема, как ни странно, сводится к масштабности. В космонавтике мы уже примерно с 1980-х исчерпали набор задач для долговременной орбитальной станции. Уже и орбитальный комплекс «Мир» можно было не делать, а ставить (возможно, параллельно) принципиально новые цели — для развития. Но как-то все пошло по накатанной колее и докатилось до МКС. Неплохо вроде, станции-то хорошие. Но нового качества нет. Это мое понимание, но я не уверен, что оно истинно.
И я понимаю наших высоких руководителей, которые просят хотя бы на пальцах объяснить, зачем все это надо. Но никто объяснить толком не может.
— Опять разные логики?
— Вот так, одни затрудняются объяснить, другие затрудняются понять. Нужно объяснять в той логике, в которой мыслит твой собеседник. А какими категориями мыслит правительство, я не очень понимаю. Однако предположение такое. Рассмотрим для примера три уровня лидерства: руководство коммерческого проекта, руководство отрасли, государственные мужи. Каждому уровню соответствует своя постановка задачи оптимизации вследствие разницы масштабов ответственности. Как следствие, используются разные системы показателей. Отсюда разные логики. Вот и попробуй с карандашом в руках доказать, что космонавтика может стать эффективной!
— К сожалению, когда говорят про эффективность, обычно не называют критерии эффективности. А без них «эффективность» становится просто бессмысленным словом.
— Правильно. А это азы теории оптимизации.
— Такое впечатление, что эту науку на практике никто не применяет. Все примерно, все на глазок, по наитию…
— Какое-то время назад считалось, что «академиев» кончать не обязательно, достаточно обладать классовым чутьем, ибо оно работает безошибочно. Современные упрощенные формулы тоже рекомендуют интуицию как ведущее качество руководителя. Критиковать руководство — дело не хитрое, это каждый может, однако хотелось бы, чтобы сохранялось соответствие масштабов озабоченности уровням лидерства. Иначе через некорректную постановку задачи произойдет подмена понятий. Скажем, детские книги печатать — эффективно или нет? Или стариков кормить — эффективно или нет?..
— Совсем недавно один известный политик публично заявил, что не надо стариков кормить, а деньги бросить на зарплату людям среднего возраста, рабочего.
— …Только бабушка может научить внучку тому, чему ни школа не научит, ни родители, которым некогда, потому что они зарабатывают деньги. Только дедушка не просто объяснит внуку, как стол починить, а как сделать это заботливо. Связь поколений обеспечивается тем, что мы наполняем ее неким культурным смыслом. Общество разваливается без этого. Вот и скажи, что неэффективно стариков кормить!
Так и с эффективностью космонавтики. Тот, кто говорит, что она не эффективна, не видит ничего, кроме цифрового выражения финансов.
— На мой взгляд, очень правильно рассматривать космонавтику как элемент культуры. Но здесь тоже срабатывает масштаб. У космонавтики он имеет цивилизационный порядок. Космонавтика столь крупна, что выпирает из привычных представлений о пространстве культуры — музеи, библиотеки, театры…
Да, конечно. Когда Гагарин полетел в космос и люди стихийно выходили на улицы, они еще ощущали культурный масштаб события. Ведь не из-за технических же аспектов космического запуска люди пели и собирались на демонстрации?
— Интересно, что только в одной стране мира в космическом агентстве есть и отделение культуры — в Словении.
— Да, что-то они правильно сообразили. В космонавтике возникают задачи общечеловеческого плана.
Впрок ли урок?
— Ну, ладно. У нас партнеры по МКС многому научились. А мы? Чему мы научились у них?
— Каждый чему-то научился, но все вместе — нет! Потому что не произошло систематизации опыта. Знание только тогда полезно, когда система может адаптировать его к другой задаче, сделать рабочим инструментом. Не только авторефлексия должна быть (если в точности воспроизвести все условия, то тогда надо действовать так-то и так-то), но возможность приложить это знание к достижению новых результатов, может быть, совершенно в других областях.
Если бы кто-то задал установку — обобщить опыт взаимодействия, то за десять лет многое могли бы получить. А так в этом смысле мы время провели неэффективно.
Мне интересны вопросы не только технические, но и более человеческие. Несколько лет назад, на Международном конгрессе астронавтов в Японии, я выступил и сказал, что мы все пропускаем уникальную возможность накопить, обработать и обобщить культурологический опыт совместного труда. Станция — всего лишь железка, рано или поздно сломается и будет затоплена, как «Мир». А что останется? Технические наработки? Да, конечно. А опыт взаимодействия? Его-то мы совершенно упускаем, хотя он может быть успешно использован и в других сферах.
Был сильный резонанс. Многие космонавты подходили ко мне и говорили: «Как ты прав!». Но на практике все равно ничего не было сделано. Впрочем, Канадским космическим агентством был инициирован проект «Мультикультурные проблемы МКС». Возглавил его представитель космического агентства. Они делали упор на психологию, предлагали выработать методологию подготовки международных экипажей и внедрить ее в программу подготовки космонавтов. Но вскоре деньги отобрали, и проект схлопнулся.
А ведь станция — уникальная лаборатория, где постоянно идет замечательный культурологический эксперимент. Останется лишь подбирать и накапливать данные, которые появляются сами собой.
Я лично именно в программе МКС получил первые уроки межкультурного взаимодействия. Мы все изучали друг друга. Разные системы, разные организации, разные подходы. И многое было непонятно: почему они действуют именно так, а не иначе?
Мы очень дикие в этих вопросах. Если другой делает что-то непонятно, значит, он дурак. Позвольте! Может, дурак тот, кому непонятно? Но, к сожалению, такова общая российская практика.
— Так что мы должны были перенять у партнеров?
— Мы могли бы научиться, во-первых, на их недостатках и неудачах, а во-вторых, на их преимуществах и успехах. В организации космической отрасли в первую очередь. В технологиях вряд ли мы могли многое перенять. У них совершенно иное устройство производственно-технологического комплекса.
— Но они-то у нас многое взяли (ты сам об этом говорил), несмотря на иные принципы организации.
— Они у нас действительно научились тому, как создаются и реализуются программы долговременных орбитальных станций. Не устройству станции как таковой, а именно как делается проект станции, как она поддерживается, обслуживается, насыщается прикладными программами.
Негативный опыт американцев со станцией «Фридом» в конечном счете сводится к тому, что у них не сошелся проект, как не сходится задача.
— Речь о сходимости в математическом смысле как сходимости функциональной последовательности к конечному пределу?
— Именно. Сходимость как метод решения. По мере приближения к решению возникают новые обстоятельства. Например, для нормальной работы некоего технического устройства требуется понизить температуру. Хорошо, давайте охладим его. Но для этого надо создать охлаждающую систему, которая, в свою очередь, требует дополнительной электроэнергии и отнимает место у какого-то другого важного прибора. Как все это увязать?
У американцев метод, видимо, был применен такой, что накапливал проблемы как снежный ком. На мой взгляд, это вызвано развитой бюрократией в их космонавтике и чрезмерной демократичностью в решении проблем на технических совещаниях. Обсуждать, конечно, необходимо, но кто-то должен сказать: «Будет так!».
— И все же они при своей бюрократичности успешно развивают свою космонавтику. В отличие от нас.
— Да, их не лихорадит и не бросает из стороны в сторону. На больших временных интервалах явно просматривается последовательность в решениях. Видимо, есть люди, которые успешно занимаются аналитической работой, все просчитывают и увязывают. Причем не только в космонавтике. Поэтому космонавтика США эффективно работает на другие отрасли. Вот этому-то нам и следовало бы поучиться.
— Но негативный сценарий, как я понял, уже запущен — учись, не учись…
— Тем более важно задуматься прямо сейчас. Все сценарии вероятностны. Кто знает, может, хорошо продуманное государственное решение, как импульс двигателя корабля, изменит траекторию движения нашей космонавтики?
Справка «Новой»
Тюрин Михаил Владиславович, летчик-космонавт России, Герой России, выполнил два космических полета на МКС (в 2001 и 2007 гг.).
Беседовал Юрий Батурин
19.11.2009